– Это Майки, с которым мы работали в Москве. Майки удивительный, и я сейчас вам покажу фотографии, которые он для нас сделал!
Мы сидим в полумраке зала кафе Жан-Жак, а перед нами один из величайших современников русского и всемирного постмодернизма – Виталий Комар. Его работы украшают экспозиции Музея современного искусства и Метрополитен-музея в Нью-Йорке, Государственный центр современного искусства в Москве, Стеделик-музей в Амстердаме, Музей Виктории и Альберта в Лондоне и этой весной – вновь Тейт Модерн в британской столице. Человек, который вместе с коллегой Александром Меламидом основал новое направление в искусстве под названием соц-арт, начинает свою презентацию с рассказа о Майки. Героя первых слайдов едва ли можно назвать обезьяной – это персона, которая делится с нами своим видением храма Василия Блаженного с легкой руки Комара и Меламида. И в том, что начало лекции отдано другому существу, вся глубина, искренность и гениальность невероятно тонкого и по-доброму ироничного художника.
– Как молодому художнику пробиться в Тейт Модерн?
– Я познакомился с работниками музея, когда они уже осуществили свой выбор. И по современной этике никто не может повлиять на их решение. Музей – это своего рода судья, а вы знаете, что первый признак демократии в независимости судебной власти от исполнительной. Это же относится и к нашим суждениям об искусстве. Я предполагаю, что у нас с Алеком (Александром Меламидом – прим. автора) был один недостаток: мы всегда все делали немного раньше времени, а чтобы получить стабильный успех при жизни, вы должны делать не слишком рано и не слишком поздно, а вовремя. И поскольку мы слишком рано в начале 70-х гг. сделали открытие постмодернистского характера, нас быстро забыли и только сейчас начали вспоминать. Кто-то вдруг понял, что были предшественники постмодернизма: эта концептуальная эклектика, которую делали несколько художников в России. Но пройдет время, и опять забудут – я реалист!
– Отношение основателя соц-арта, выросшего в советскую эпоху, к вере и религии?
– Я никогда не искал объекта критики в религии, хотя находил иногда сомнительные вещи в религиозной практике. Помню то время, когда религия была официально запрещена в Советском Союзе, и не хотел бы становится на позицию тех людей, которые запрещали религию. Я вырос в то время, когда религия преследовалась, и она до сих пор ассоциируется у меня с таким священным объектом. Я думаю, что любой человек религиозен, просто если этот инстинкт не находит выражения в развитых формах монотеистических религий, он находит реализацию в языческих формах. Пример – Советский Союз, где в отсутствие монотеизма, христианства, были запрещены также и другие религии: в субботу, когда евреи не работают, сделали субботник – работать, да еще и бесплатно. Инстинкт есть, он работает, только начинает проявляться в форме поклонения вождю, строительства пирамид и так далее.
– Трудности в оценке работ современников?
– По-разному – нет одного рецепта для всех! Нужен баланс. Однажды меня пригласили оценивать конкурс фотографии в Иерусалиме. Имена участников неизвестны, и нужно отбирать лучшие работы. Как правило, на Западе никогда не знаешь, кто автор фотографии, это секрет для судей. Mожет быть, иногда это неправильно, важно знать контекст некоторых работ.
– Что самое главное для вас в произведениях других художников?
– Я старый эклектик – мне все нравится. Мне нравятся иконы, ренессанс, кубизм. Я считаю, что прекрасно, когда все цветы цветут. Самое ужасное – это запрет. Это мне напоминает армию: есть генерал, полковник ниже, и всех художников распределяют по чинам, погоны выдают. Мне кажется, это варварски и примитивно. Tе художники, которые считаются великими, обязательно сделали какую-то слабую работу, и очень малоизвестные художники, не вошедшие в банк великих, создали шедевр. Я иногда удивляюсь в провинциальных музеях: абсолютно неизвестный автор, нaпример, 17 века – и шедевр!
– Что бы вы никогда не сделали во имя искусства?
– В России очень много талантливых художников. Когда мои работы бульдозеры разрушали, a советские официальные критики их критиковали, я сказал себе, что, может быть, это возраст. Oни были старше меня, a возраст меняет человека: он начинают бурчать, все, что кажется новым и свежим, воспринимает в штыки. И я поклялся себе, что когда буду в возрасте этих критиков, я никогда не буду критиковать и осуждать работы других художников, особенно молодых, и верен этой клятве. Но я считаю, что самокритика – это исключение, блестящая рефлексия. В моих работах – всегда самокритика, если есть критика – это критика элементов, которые имплантировали мне пропагандой в детской школе. Я критикую часть самого себя, которая была под гипнозом введена на уровне подсознания в школе. Я освобождался от этого очень долго.
P.S.
Музей современного искусства Тейт Модерн выбрал несколько работ Виталия Комара и Александра Меламида для выставки Performing for the Camera, среди которых фотографии девушки с фантастическими предметами. CHAROG призван “защитить чистоту ваших мыслей” и представляет собой маску из металлических прутьев, с которой вы можете “с уверенностью смотреть в будущее”. Тонкий юмор метафоричного устройства легче всего прочувствовать советскому человеку. “Эти предметы не существовали, поэтому можно было придумать название, как Велимир Хлебников придумывал слова. Суперкомфортные устройства!” – улыбается Виталий.
– Против чего такая маска может пригодиться сегодня?
– Против несправедливости, например. Последние годы я работаю над аллегориями справедливости. Атрибуты – это завязанные глаза у богини правосудия Фемиды, весы в одной руке, в другой – меч, нога часто наступает на змею. Это аллегорическая тема, в которой меня интересует именно баланс. Для художника композиционный баланс, идея которого в структурности (особенно, если вы работаете над двойственностью, диптихом), очень важен. Я сам себя иногда чувствую диптихом в некоторой степени.
Беседовала Елена Сикорская
Благодарим Paragraph Projects за содействие в организации интервью
Выставка “Performing for the Camera”
18 февраля – 12 июня 2016
Tate Modern
Bankside
London SE1 9TG